– Естественно, я прошу всех остаться работать в новом отделении.

Первой опомнилась Тина. "Как хорошо я сделала, – подумала она, – что написала заявление заранее!"

– Я прошу вас удовлетворить мою просьбу, – сказала она главному врачу и подала заявление. Тот медленно, шевеля губами, прочитал, потом написал утвердительную резолюцию и положил заявление в папку.

– Ашот Гургенович? – Мышка подняла на Ашота свои круглые серые глаза.

– Я давно уже собирался написать заявление, – заявил доктор Оганесян. – Родные прислали мне гостевую визу, я хочу поехать навестить мать.

– Татьяна? – спросила Мышка.

– Татьяна Васильевна! – вдруг с вызовом поправила ее Таня. – Я выхожу замуж. У меня будет богатый муж, и не возникнет необходимости больше работать!

Тина заметила, с каким удивлением посмотрел на Татьяну Ашот. Та перехватила его взгляд и быстро залилась краской.

Мышка стояла у стола бледная, одна ее рука лежала в кармане, а другая, та, что оставалась на виду, судорожно сжалась в кулачок.

– Аркадий Петрович? – очень тихо спросила она. Аркадий и Тина сидели рядышком на диване. Аркадий сидел, опустив кудрявую голову, и смотрел в пол. Крупные, красивые свои руки он стиснул так, что побелели суставы.

– Да катитесь вы! – прошептал Барашков.

– Молчи и соглашайся! – шепнула ему Тина. – Денежную работу так сразу тяжело найти, а у тебя семья.

Аркадий распрямился, демонстративно протянул руку, взял со стола пачку сигарет, закурил, выпуская дым в потолок, и сказал:

– Ладно уж, поработаю маленько!

Мышка облегченно вздохнула. Выдохнула: "Спасибо!" Главный врач встал, повернулся к Мышке.

– Со всеми вопросами обращайтесь прямо ко мне! – произнес он и направился к двери.

– Одну минуту! – воскликнула Тина. Она задержала его в ординаторской, так как ей не хотелось идти к нему в кабинет и не хотелось разговаривать с ним в коридоре, чтобы не сложилось впечатления, что она о чем-то просит.

– Я потеряла телефон нашего с вами общего знакомого, доктора Азарцева! – громко сказала Тина. – Вы не могли бы помочь мне его восстановить? Он мне очень нужен!

– Первый раз слышу эту фамилию! – ответил ей главный врач. – Не понимаю, о каком телефоне вы говорите!

Он уставился на нее спокойным непонимающим взглядом.

Тина в растерянности открыла рот, чтобы что-то сказать, уличить его во лжи, но мгновенно поняла, что все ее попытки бесполезны. Она закрыла рот, плотно сомкнула губы и отошла.

Главный врач ушел. Мышка торопливо собрала сумку и тоже исчезла. За ней, как-то неожиданно тихо, бочком, не попрощавшись, ушла Татьяна. В ординаторской остались Ашот, Тина и Аркадий.

– Что с тобой? – спросил через минуту Барашков, заметив, что Тина выглядит странно и вся дрожит.

– Есть у нас водка? – поинтересовалась Тина.

– Сейчас разведем спирт, – быстро отреагировал Ашот.

– И споем?

– Споем! – хором ответили Ашот и Барашков.

Через полчаса случайно заглянувшая в ординаторскую Марина увидела удивительную картину: на синем диване в обнимку, как в греческом танце сиртаки, сидели рядком Аркадий Петрович, кудрявый и рыжий, как греческий бог; Ашот Гургенович, подвижный, как ртуть, остряк и дамский угодник с лицом Пушкина, только без бакенбардов, и Валентина Николаевна, усталая блондинка с курносым носом, зелеными глазами, веснушками и очаровательными кругленькими коленями. Они яростным шепотом хором пели, а Валентина Николаевна еще и осторожно прихлопывала в такт по коленке своей маленькой ручкой с некрашеными ногтями, высунувшейся по локоть из короткого рукава старенькой кофточки.

Если я заболе-е-ю, я к врачам обращаться не ста-ну!

Обращусь я к друзья-я-м, не сочтите, что это в бреду…

Перед ними на покрытом газетой стуле, заляпанном краской, стояли два пакета кефира, три неполных стакана разведенного спирта, лежали грубо нарезанные куски колбасы и неровно наломанные булки. А сверху, с обшарпанной, выкрашенной масляной краской стены, на все это великолепие равнодушно и издалека смотрел с портрета их коллега Валерий Павлович Чистяков.

Новогодние праздники были уже на носу. Наступил последний день старого года. До боя курантов со Спасской башни оставалось всего несколько часов. Радиоприемник в кухне торжественно провозгласил, что в Петропавловске-Камчатском – полночь. Термометр, висевший за окном квартиры Тининых родителей, показывал минус четыре, и в начавшем синеть воздухе появились чудесные новогодние снежинки.

Мать Тины в нарядном платье и фартуке поверх, напевая, нарезала на кухне салаты. Отец, в костюме и галстуке, разбирал завернутую в газету елочную гирлянду. Сама Тина, сидя на кровати у Леночки, держала на коленях коробку с елочными игрушками и, осторожно освобождая каждую от старой папиросной бумаги, складывала горой на одеяло. Огромная пахучая елка, распространяя ни с чем не сравнимый аромат, уже стояла в углу их детской.

– Все так, как было когда-то, помнишь? – посмотрела Тина на Леночку.

Та улыбнулась, моргнула ресницами. Тина еще раз взглянула на нее, уже профессиональным взглядом, и с замиранием сердца опять отметила, что с каждым днем Леночка худеет все больше и ее маленькое личико старого ребенка все острее обтягивается кожей.

– По телевизору сейчас "Ну, погоди!", хочешь посмотреть?

Леночка опять моргнула ресницами, и Тина включила стоявший возле кровати маленький телевизор.

– Валечка, тебя к телефону! – крикнула мать.

Осторожно, чтобы не уронить игрушки, Тина встала и вышла в коридор.

Звонила Аня Большакова. Тина несколько раз виделась с ней. Однажды Аня даже уговорила ее сходить в церковь, устроиться петь в хоре. Только не в католическую, как они тогда мечтали в больнице, а в православную. До католической было далеко добираться. Они пошли. Их выслушали, предложили приходить. Анна стала ходить, а Тина не смогла. Она не могла ни расслабиться в церкви, ни сосредоточиться. Ее отвлекали собственные мысли и чужие люди, которых она видела во время пения.

Искренне верующие истово крестились, вымаливая у бога кто прощение, кто надежду. Они ее раздражали. Те, кто молился напоказ, по обязанности, или чтобы показать господу и публике себя, раздражали еще больше.

Тина решила, что принесет гораздо больше пользы, если не будет тратить на это время, а поможет дома с Леночкой, частично разгрузив мать. Даже выучила все марки и достоинства холодильников и стиральных машин, чтобы отвечать вместо матери по телефону. Леночка сначала недовольно кричала, а потом привыкла, что Тина теперь живет с ней. Зато мать была совершенно счастлива. С неизвестно откуда взявшимся молодым задором она ходила по выставкам и музеям, будто заново открывая для себя Москву.